Вы не никогда замечали, что у городов есть свое лицо? Петербург, Стокгольм, Лондон, Милан - это не просто скопления строений и людей, но живые организмы "из плоти и крови". Города живут своей жизнью, у них свой характер, свои привычки. Мы это не всегда осознаем, но наличие в нашем языке выражений вроде "знакомства с городом" недвусмысленно указывает на антропоморфические свойства, нашим сознанием городам припысываемые. Итак, город - как человек. Он любит, страдает, отчаивается, изменяет и кается. И даже его возможная неспособность переживать что-либо перечисленное выше, эдакая душевная черствость - это тоже вполне человеческое качество. Города - как люди.
Впрочем, я далек от мысли, что город ведет себя одинаково со всеми. Вряд ли здравомыслящий человек будет идентично вести себя в общении с начальником на работе и на свидании с любимым человеком. Я подозреваю, что и города ведут себя похоже. Каждому из нас они открываются по-разному, они тоже умеют любить и ненавидеть. Моя Вена совсем иная, чем Вена моего соседа по лестничной площадке. И тем не менее я решил написать о том, как разные города ведут себя со мной. О своих городах.
Париж - это сброшенный с корабля современости ретроград. Буржуа с душой, тронутой тлением; аристократ, забывающий рыцарский кодекс за ненадобностью. Рамки приличия, видимость порядочности - это наследство, полученное им от минувших времен. Он еще помнит, что ему надлежит делать, но уже не помнит, зачем.
Лондон - жирное гламурное чмо. Человек неопределенного пола и возраста, ленью расслабивший свой ум, пропивший свою честь в пивной и заложивший совесть в ломбард. Его расплывающееся лицо не выражает никаких эмоций, ему не никогда бывает стыдно или тоскливо. Ему бывает только приятно или больно. Он проходит мимо меня - и кажется, что Микеланджело, которому опостылело писать "Сотворение мира", изваял из отходов человечества непроходимую тупость и увековечил ее силой своего гения. Ну так, чисто поржать.
Вена - таинственная незнакомка. Манящяя, изощренная, чувственная. Она развратна и стыдлива одновременно. У нее всегда найдется для вас свободная ночь, и этой ночью вы будете счастливей любого смертного. Утром вы проснетесь от ее всхлипываний, ей будет стыдно за то, что она вам отдалась. Вы встретитесь с ней на улице днем; ее безразличие вызовет у вас слезы и напомнит о незабываемо проведенной ночи, всколыхнет в памяти запорошенные заботливым забвением вихри желаний. Она будто бы не узнает вас, но обижаться и ныть бесполезно - она королева, могущая одновременно отдаваться и властвовать, оставаясь в минуту близости доступнее площадной девки и недостижимее синей звезды...
Берлин - извращенец в изящном костюме, работающий страховым агентом. Сегодня он растлит ребенка, а завтра придет к его родителям с предложением застраховать машину. На нем всегда костюм - аккуратный, но плохо сидящий. Рубашка выглажена, но залита красным вином - впрочем, это видно лишь когда ветер приподнимает полу пиджака. Через сильный запах дешевого одеколона пробивается потный смрад.
Пальма де Мальорка - старый пират, ушедший на покой. Средиземноморский ветер играет его седеющими кудрями, колокольный звон несется над залитой солнцем площадью. Старый пират неспешными шагами идет замаливать грехи, поигрывая в кармане золотыми монетами.
Хельсинки... Хельсинки - это тихое, безответное существо средних лет. Когда-то оно была женщиной - умной, аккуратной, работящей, некрасивой, доверчивой и немного наивной. Наивность разбилась о мужскую черствость, доверчивость уступила место подозрительности. Женственность - и так не слишком заметная - потускнела, осунулась и забилась в пыльный угол некогда привлекательной души. Теперь это бесполое и серое существо ежедневно семенит, ссутулившись, по слякотной жизни, вечно куда-то спеша и затравленно оглядываясь по сторонам. В этом суетливом движении - смысл существования, ведь ни одной настоящей радости у него уже не осталось.
Города и после разлуки встречают нас по-разному. Хельсинки никогда не будет ревновать, спрашивать, где я был, что делал и почему вернулся домой так поздно и нетрезвым. Просто выдаст подушку с одеялом, укажет молча на диван и отвернется к стене, размазывая пресную слезу по бесцветной щеке. Вена будет долго играть в молчанку, дуться и сердиться. Потом она все равно уступит, улыбнется краем рта и положит спать рядом с собой, ни на минуту не давая мне забыть о причине ее недовольства – моей несанкционированной отлучке. Париж начнет мне выговаривать, присюсюкивая; в его длинной и пафосной речи будут моменты подлинного вдохновения, но будут и нестерпимые в своей пошлости общие места. Впрочем, достаточно мне будет похвалить его за стиль – и он раскроет мне свои лицемерные объятья, ни словом не упомянув о моей отлучке. Лондон просто не заметит моего появления. А Берлин начнет брызгая слюной, ругать мой австрийский акцент, сбиваясь то и дело с видимым наслаждением на пересказ сальных подробностей своих ночных похождений. И только старый пират напоит меня вином и посмотрит мне прямо в глаза - и я почувствую на своих щеках дыхание моря, а каменная пыль некогда оживленных площадей будет хрустеть у меня на зубах. Города - они и впрямь совсем как люди.
Кирилл Козловский
Kommentit